Сегодня – 100 лет со дня Октябрьской революции. Почти 20 из них в России 7 ноября официально отмечается День согласия и примирения. О том, возможно ли в принципе примирение в странах, переживших гражданские войны, и что сегодня происходит под лозунгами примирения в России – «Правмир» побеседовал с протоиереем Андреем Кордочкиным, настоятелем прихода в честь святой равноапостольной Марии Магдалины в Мадриде.

“Печь была советская, инженеры были советские, покойники были
советские – всё в разладе, кое-как, еле-еле …”

– Что означает для вас столетие революции 1917 года?

– Я родился 7 ноября 1977 года, в день 60-летия революции. В детстве мне очень нравилось это совпадение. Не нужно было ходить в школу, день начинался с парада, заканчивался салютом, и не было повода быть недовольным. Сохранилась запись речи, сказанной Л.И. Брежневым по случаю того самого дня, когда я родился. Она немного смешная и немного грустная. Эти записи стоит чаще смотреть тем, кто ностальгирует по СССР – в том числе и молодежи, которая не застала этой эпохи. Есть печальная правда в этом торжестве. Отец Георгий Митрофанов как-то сказал, что советская власть обманула во всем, кроме одного; она создала нового человека. На этой записи новый человек празднует свое 60-летие.

Конечно, со временем, в особенности живя в Европе, ко мне пришло понимание глубины того падения, которое довелось пережить нашей стране в XX веке. И, хотя история не знает сослагательного наклонения, мы не можем не думать, какой могла быть история нашей страны, если бы не революция.

– Спустя 100 лет после начала Гражданской войны много говорят о необходимости примирения. Что вы об этом думаете?

– Конечно, «блаженны миротворцы». Вопрос лишь в том, кого и с кем мы собираемся мирить.

Если отъехать от Мадрида 60 километров на север, можно оказаться в «Долине Павших» – мемориале, где захоронено около 40 тысяч жертв Гражданской войны в Испании с обеих сторон. Здесь же похоронен и сам Франко.

Гражданской войне в Испании посвящена одна из серий фильма, который снимал Владимир Познер в Испании. Есть там и эпизод о «Долине Павших». По мнению Познера, хоронить в общей могиле непримиримых врагов есть издевательство над их памятью, потому что они, если бы они могли говорить, кричали бы в голос против этого. Мнение мертвых тоже надо уважать. Надо сказать, что наши оценки Гражданской войны в Испании и личности Франко сильно отличаются, и мы всерьез поспорили по этому поводу, но согласны в том, что нечестно мирить людей посмертно, против их воли.

Кого и с кем мы хотим примирить? Мы достанем искалеченные трупы людей, которые погребены в безвестных могилах в лагерях на Колыме, в Воркуте, в Магадане? Или, быть может, если насельников кладбища Сент-Женевьев-де-Буа в полном составе перенести в Москву – это будет примирение? Не хотели мириться с нами живыми, так помиритесь мертвыми?

Даже довоенные архивы, имеющие отношение к политическим репрессиям, отнюдь не до конца открыты. Люди не могут получить полную информацию даже по делам родственников. Можно ли мириться с тем, кто держит руку за спиной, тем более если рука в крови? И почему в Вильнюсе можно попасть в стены, где содержались преследуемые за свою веру и убеждения, а в Москве – нет? Кто, по какому праву и с какой целью прячет от нас нашу историю?

Или мы живых хотим примирить? И в этом смысле Испания тоже – интересный пример. Общество после Гражданской войны остается разделенным. Испанские социалисты и коммунисты – идейные преемники республиканцев (с оговорками, конечно). Разделенность общества в Испании – лишь следствие того, что даже в эпоху диктатуры, когда деятельность левых партий была запрещена, страна не шла по пути физического уничтожения всех, кто не придерживался официальной линии.

Россия в этом смысле оказалась в другой ситуации.

На политическом поле я не вижу никого, кого можно было бы считать преемником Белого движения и его идеалов. Все были истреблены.

Политическая однородность общества в целом – очевидно, следствие монополии одной и той же политической силы на протяжении многих десятилетий, поэтому непонятно, кого с кем мирить.

Кроме того, когда говорят о примирении, часто говорят о том, что и красные и белые по-своему хотели блага для России. Это неправда. Россия интересовала большевиков лишь как плацдарм для мировой революции, а затем она должна была исчезнуть. До 1936 года Конституция СССР говорила о «пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику», и патриотический дискурс начал возвращаться в официальный дискурс лишь в 1930-е гг., и вернулся окончательно во время Великой Отечественной войны. Интересно, что Коминтерн прекратил существование тогда же – в 1943 году.

Можно ли считать патриотами тех, кто принимал финансирование из Германии на нужды революции, а затем подписывал Брестский мир, по которому страна теряла треть населения? Ленин, Луначарский, официальный советский историк 1920-х гг. Покровский – все они осмысляли понятие патриотизма лишь в свете классовой борьбы. Ленин писал:

«Мы защищаем не великодержавность: от России ничего не осталось, кроме Великороссии, – не национальные интересы, мы утверждаем, что интересы социализма, интересы мирового социализма выше интересов национальных, выше интересов государства».

Парадокс в том, что события 1917 года олицетворяют все опасности, о которых говорят современные политики – «цветные революции», терроризм. Я полжизни прожил в Питере на улице Халтурина, пока ее не переименовали. Халтурин устроился в Зимний дворец плотником, пронес взрывчатку, в результате взрыва погибли 11 солдат – ветеранов русско-турецкой войны. Если это не терроризм, то что такое терроризм?

С какой целью продолжается героизация этих людей – в памятниках, топонимах? Почему мы должны с ними мириться? Примирение – не суррогат покаяния.

– Как вы считаете, меняется ли отношение к советской власти после распада СССР?

– Я смотрю со стороны, и вижу изменения в отношении не только к советской власти, но и к власти в принципе. Мне кажется, в обществе происходят глубинные перемены, которые неизбежно переживаются Церковью как частью общества.

Интересен пример Ивана Грозного. В сущности, сам Иван Грозный как исторический персонаж никому не интересен. Сталин интересовался Иваном Грозным как политик, а не как историк, и давал указание Эйзенштейну снимать фильм с соответствующей установкой.

Поэтому разговор об Иване Грозном – разговор не столько о нем самом, сколько о том, насколько насилие и кровопролитие в отношении собственных граждан оправдано мнимым благом для государства.

В 2003 году Издательский совет Русской Православной Церкви издает книгу, посвященную царю, где иерархи, историки и богословы дают ему крайне нелестную оценку. А в этом году схиархимандрит Илий (Ноздрин) на открытии памятника Ивану Грозному в Орле в компании сталиниста Проханова и почетного мотоциклиста произносит ему похвальное слово. В первый ряд участников этого жуткого праздника поставили людей с «иконами» царя.

В России любой разговор об Иване Грозном заканчивается обсуждением Сталина, так что Проханов приехал в Орел не напрасно. Мне было больно видеть о. Илия в этой компании. Он, конечно, не церковный спикер, но он один из самых уважаемых пастырей, и выражает не только свое мнение. Зачем его пригласили? Затем, что оправдания насилия недостаточно, нужна сакрализация.

Другая сторона отношения к насилию – отношение к ненасилию. В 2015 году с размахом праздновалось 1000-летие кончины князя Владимира. Но ведь это был и год тысячелетия мученической кончины Бориса и Глеба – ни много ни мало, первых русских святых. Я даже не спрашиваю, как мы встретили этот юбилей. Кто из нас, верующих людей, вообще о нем вспомнил? Это слишком неудобные святые – особенно в контексте войны на востоке Украины. О. Всеволод Чаплин так долго и часто повторял, что христианство – это не пацифизм, что его слова приняли за чистую монету, и Борис и Глеб оказались на запасной скамье до лучших времен.

– А отношение к Ленину?

– Несколько лет назад А. Щипков, первый заместитель руководителя синодального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ, писал:

«Если власть на этот раз похоронит Ленина, она сдаст тест на политическую зрелость. Не только потому, что тело вождя под кремлевской стеной оскорбляет национальные и религиозные чувства. Но и потому, что тем самым будет ясно дано понять: власть отныне не нуждается в дешевом спектакле с красными мумиями».

А совсем недавно он сказал, что считает «несвоевременной постановку вопроса о захоронении тела Ленина с явно политической мотивировкой». То есть «дешевый спектакль с красными мумиями» все-таки нужен, и наши «религиозные чувства» он уже не оскорбляет.

Смена курса на 180 градусов, которую едва ли можно списать на изменение политической конъюнктуры, причем политически мотивировать захоронение – нельзя, а политически мотивировать дальнейшую консервацию – можно:

«Мы видим, как тема декоммунизации используется нашими ближайшими соседями в целях дерусификации. Можем ли мы лить воду на эту идеологическую мельницу? Разумеется, нет, не можем». Мне кажется, справедливо заметила журналист Елена Зелинская: «На Украине антисоветские мотивы, которые я от души поддерживаю, иногда дополняются антирусскими, которые никто одобрить не может. Однако как их осуждать за это смешение, если мы сами до сих пор не разобрались, как отделить советское от русского?»

«Церковь в первую очередь думает о том, чтобы сохранить и укрепить единство в обществе», аргументирует свою точку зрения Александр Владимирович. Но кто рассуждал таким образом? Святитель Тихон, обличая преступления большевиков? Иоанн Златоуст? Апостол Павел? Или, может, сам Спаситель видел Свою миссию в том, чтобы «сохранить и укрепить единство в обществе»?

Объединение людей само по себе не может быть целью и добром. Самые страшные, тоталитарные сообщества были предельно объединены.

Северная Корея – предельно объединенное общество. Безусловно, антихрист будет занят объединением людей. Однако единство имеет ценность лишь вокруг Того, Кто пришел «рассеянных чад Божиих собрать воедино» (Ин. 11:52).

Церковь должна думать прежде всего о том, чтобы нести в мир учение Христово, а учение это не всегда принимается всеми «на ура». Сам Спаситель говорит о том, что Дух через нас «обличит мир о грехе и о правде и о суде» (Ин. 16:8). Это служение и проповедь всегда окажется для кого-то – соблазном, для кого-то – безумием, и будут те, кто станет на него реагировать болезненно или агрессивно. Об этом много раз говорил Святейший Патриарх Кирилл:

«Христианское послание само по себе очень радикально… призыв изменить жизнь, от многого отказаться, с одной стороны, возбуждает ненависть и агрессию, с другой стороны, затрагивает совесть, потому что где-то там, в самых глубинах, происходит осознание собственной неправды. Но слишком сильна человеческая гордыня, чтобы склонить главу не только перед человеческими словами, но даже перед словом Божиим. А отец гордости есть диавол. Поэтому вся эта немотивированная, неадекватная реакция – это не просто состояние нервной системы или возбужденного ума. Нередко это действие темной силы, которая действует через людей. И мы должны ясно понимать, что никогда в течение всей истории слово Божие, призванное нести людям счастье, не воспринималось доброжелательно теми, кто не желал расставаться со своим внутренним, очень часто темным миром».

Поэтому Церковь – это не скрепа, и никогда ей не будет. «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее» (Мф. 10:34-35). Мы вольны отказаться от этого грозного служения и, подобно коту Леопольду, лишь повторять: «Давайте жить дружно», но – «когда соль теряет силу, она становится ядом». И если нам суждено дать оценку революции, ленинскому учению и его роли в истории страны – чья беда в том, что не всеми она будет принята «на ура»?

«Ленин является определенным символом для граждан, чье мировоззрение сформировано советским культурным контекстом… большинство из них – тоже православные люди и являются частью Церкви», пишет Александр Владимирович.

Православный человек, чье мировоззрение сформировано советским культурным контекстом, и который будет травмирован захоронением Ильича – это уже не просто «новый человек», которого выводили коммунисты первого созыва. Это духовный мутант.

«Православие» в данном случае означает скорее национально-культурную идентичность, чем христианское мировоззрение и способность осмыслить историю своей страны в свете своей веры. Происходит опасная подмена, и санкционировать ее нельзя.

В этом смысле очень интересен феномен обновленчества. В последнее время – ошибочно – «обновленцами» называли сторонников богослужебных преобразований. Пять лет назад я опубликовал статью «Обновленцы среди нас», где говорил о том, что смысл обновленческого проекта заключался не в каких-либо богослужебных реформах, а в создании Церкви, целиком и полностью лояльной большевизму и советской власти. Я, в частности, привел пример священномученика Агафангела (Преображенского), который был горячим сторонником радикальных литургических преобразований, но непримиримым противником обновленчества. В этом смысле те, кто сегодня раздает ярлыки обновленцев, во многом являются их преемниками, а любые современные попытки примирения православия и коммунистической идеологии несут на себе печать большевистского обновленческого проекта.

Я помню Церковь в конце 90-х. Публика была пестрая, были и «либералы», и «консерваторы», но отношение к советской власти было общим знаменателем. Представить себе, что декоммунизация России будет фактически приравнена к дерусификации, было невозможно.

– А можно ли отрицать достижения советской власти?

– Это вообще не наше дело – давать оценки политическим и экономическим показателям и достижениям. Служение Церкви – давать духовное, библейское видение истории.

Интересен пример царя Ирода. Царь Ирод – это ведь не какой-то сказочный Карабас-Барабас. Это вполне реальный исторический персонаж, которого современники называли после смерти «Ирод Великий», потому что ему очень многого удалось добиться для своих подданных даже в условиях римского завоевания. Он построил самое грандиозное культовое здание Средиземноморья. Фактически он спас народ от массового голода, продав дворцовое золото.

Что касается избиения младенцев, то оно не описывается крупными историками того времени. По мнению современных археологов, если избиение младенцев действительно состоялось, судя по тому, сколько людей жило в то время в Вифлееме, то было убито, может быть, до 20 или 30 детей. Для такого историка, как Иосиф Флавий, это было, скорее всего, слишком незначительным происшествием, чтобы его описывать в хрониках. Но, тем не менее, с точки зрения евангельской, эта попытка покушения на Богочеловека оказывается настолько страшной, что перечеркивает все заслуги Ирода, который был, безусловно, талантливым и успешным политиком.

– Религиозность современных коммунистов – это смена курса или популизм?

– Любая попытка синтезировать коммунизм и православие – это или глупость, или мимикрия. Российские коммунисты – это политическая сила, которая несет ответственность за разрушение российской государственности, бесчисленное количество людей, погибших в результате голода, коллективизации, репрессий, насильственных переселений народов. Еще живы и трудятся те, кто принимал участие в политических преследованиях.

После той трагедии, которая постигла страну в XX веке, прав на участие в политической жизни у российских коммунистов не больше, чем у Чикатило.

Их присутствие в современной политической жизни кажется мне дикостью, но, учитывая то, что коммунизм в России осужден не был, это вполне объяснимо.

– Сталин и Гитлер, по вашему мнению – это сопоставимые фигуры?

– Разные, но сопоставимые. На обоих лежит ответственность за массовое истребление невиновных – в первом случае по национальному, во втором – по классовому признаку. Кажется непостижимым, как в 30-е годы СССР, видя в Германии потенциального врага, одновременно видел в ней и союзника (вспомним раздел Польши).

Совсем недавно я познакомился с актрисой Ириной Адольфовной Евдокимовой. Ее папа не был ни немцем, ни поляком, а русским, родился в Сталинграде в 1937 году и был назван в честь лучшего друга СССР. А когда мальчик пришел в школу, то обнаружил, что вместе с ним Адольфов в классе трое!

Кажется, прошлые и нынешние коммунисты и им сочувствующие не приветствуют такие примеры. Г. Федотов гениально точно выразил абсолютно точную, зеркальную тождественность двух режимов перед войной:

«Посмотрите на воинствующую молодежь всех фашистских (и «коммунистических») народов. За яростью, искажающей человеческие лица, за жестами вызова, ненависти, борьбы – какое содержание заполняет их черепные коробки? Какова картина их нового мира? Не одна ли и та же для всех? …Мораль казарменной дисциплины и верности вождям, и маршировка, маршировка без конца… Вчера можно было предсказывать грядущий в России фашизм. Сегодня он уже пришел. Настоящее имя для строя СССР – национал-социализм. Здесь это имя более уместно, чем в Германии, где Гитлер явно предал национал-социалистическую идею. Сталин, изменяя коммунизму, становится национал-социалистом, Гитлер, изменяя себе, превращается в вульгарного националиста. Во всяком случае, кровное родство между фашистской группой держав, включая Россию, несравненно сильнее их национальных отличий: последние носят порой чисто символический характер».

Мы как-то обсуждали разницу между немецкой и советской репрессивными машинами с Никитой Кривошеиным, который сам сидел – правда, после Сталина, во второй половине 50-х. И мы отметили такую разницу – в гитлеровской Германии, чтобы попасть в котел, нужно было или кем-то быть – евреем, гомосексуалистом, или же заниматься деятельностью, в которой государство видело для себя опасность. Особенность сталинской репрессивной машины в том, что вообще было неважно, кто ты и чем ты занят. Ты мог быть русским или евреем, православным или коммунистом, работать на хлебозаводе или железной дороге, быть вообще кем угодно – абсолютно любой мог попасть под красное колесо. Это, конечно, не значит, что Гитлер лучше Сталина, они оба были порядочными негодяями.

Попытки реабилитации Сталина объяснимы, но выглядят достаточно тошнотворно. На этом видео священник призывает к «антиномичному мышлению», потому что репрессии – это было не только плохо, но и хорошо, как единственный рычаг модернизации экономики.

Я не враг «антиномичному мышлению», но, по моему мнению, он имел бы на него право, лишь если сам бы отбывал срок, жена была бы в лагерях, а дети распределены по детским домам. Тогда бы он мог воспеть свой принудительный труд на благо коммунистической Родины. Как не вспомнить песню: «Живите тыщу лет, товарищ Сталин, и пусть в тайге придется сдохнуть мне, я верю, будет чугуна и стали на душу населения в стране».

– Каковы, по вашему мнению, были последствия влияния советской эпохи на церковную жизнь?

– Я бы вспомнил слова, сказанные преподобномученицей Марией (Скобцовой) в Париже в 1936 году: «Есть такое советское словцо – “переключиться”, – так вот, надо думать, что это переключение может произойти довольно широко и безболезненно. Но есть одна страшная вещь, из которой переключиться не так просто. Она касается не материала современного советского миросозерцания, а метода выработки его, диктатура не власти, не силы, а предписание идей, той или иной генеральной линии, вера в легко осуществляемую в жизни непогрешимость. В сущности, это основное, что страшно в современной психологии советского человека. Сегодня он знает, что ему надо думать так, что сам Сталин, сама непогрешимая партия предписывает ему такие-то взгляды на безбожие, на науку, на экономический процесс, на иностранную политику, на испанскую революцию, на частную торговлю, на отношение к браку и семье, на все крупные и мелкие вопросы жизни и быта. И он покорно, по всем пунктам, безоговорочно, целиком принимает все предписанные установки.

…Если в церковь, одаренную терпимостью и признанием со стороны советской власти, придут новые кадры людей, этой властью воспитанные, то придут они именно с такой психологией. Что это значит? Это значит, что сначала они, в качестве очень жадных и восприимчивых слушателей, будут изучать различные точки зрения, воспринимать проблемы, посещать богослужения и т. д. А в какую-то минуту, почувствовав себя наконец церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению, они скажут: “Вот по этому вопросу существует несколько мнений – какое из них истинно? Потому что несколько одновременно истинными быть не могут. А если вот такое-то истинное, то остальные подлежат истреблению, как ложные”.

Они будут сначала запрашивать Церковь, легко перенося на нее привычный им признак непогрешимости. Но вскоре они станут говорить от имени Церкви, воплощая в себе этот признак непогрешимости. Если в области тягучего и неопределенного марксистского миропонимания они пылают страстью ересемании и уничтожают противников, то в области православного вероучения они будут еще большими истребителями ересей и охранителями ортодоксии… в случае признания Церкви в России и в случае роста ее внешнего успеха она не может рассчитывать ни на какие иные кадры, кроме кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета».

Я думаю, что многим из нас доводилось встречаться с такими людьми не раз и не два. Мать Мария объясняет генезис их мышления и поведения.

– По вашему мнению, что лучшее, что было написано о русской революции?

– Сложно сказать. Всегда интересны воспоминания. Когда я читал дневники Корнея Чуковского – меня поразил эпизод, когда он описывает свою развлекательную поездку в крематорий в первых числах 1921 года:

«Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах… В самом деле: что за церемонии! У меня все время было чувство, что церемоний вообще никаких не осталось, всё начистоту, откровенно. Кому какое дело, как зовут ту ненужную падаль, которую сейчас сунут в печь. Сгорела бы поскорее – вот и всё. Но падаль, как назло, не горела. Печь была советская, инженеры были советские, покойники были советские – всё в разладе, кое-как, еле-еле… Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб – медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу – и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх – “Рука! рука! смотрите, рука!” – потом сжигаемый весь почернел, из индуса сделался негром, и из его глаз поднялись хорошенькие голубые огоньки. “Горит мозг!” – сказал архитектор. Рабочие толпились вокруг. Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: “раскололся череп”, “загорелись легкие”, вежливо уступая дамам первое место. Гуляя по окрестным комнатам, я со Спесивцевой незадолго до того нашел в углу… свалку человеческих костей. “Летом мы устроим удобрение!” – потирал инженер руки».

Это очень интересное свидетельство о рождении нового советского человека.

 

Совсем недавно я прочитал роман Евгения Водолазкина «Авиатор» – о человеке, замороженном в Соловецком лагере, и которого вернули к жизни. Конечно, художественная литература и дневники – это не одно и то же. Весь сюжет книги похож на продолжение тезиса Бродского о том, что русского человека в ХХ веке раздели, разули и выставили на колоссальный экзистенциальный холод. «Им тепло небось, облакам, / А я продрог насквозь, на века!» – пел Александр Галич. Герою книги Водолазкина удалось оттаять, а нам – нет. Поэтому книга остается книгой, а нам нужно думать о том, как, наконец, оттаять.