Татьяна Гримблит – советская медсестра, фельдшер, организатор помощи заключенным и ссыльным, в том числе духовенству Русской Православной Церкви. 6 сентября 1937 года «тройка» УНКВД по Московской области приговорила Татьяну к расстрелу по ст. 58-10 УК РСФСР за «антисоветскую агитацию, помощь заключенным, религиозные разговоры». 23 сентября 1937 года была расстреляна и погребена на полигоне Бутово под Москвой. 17 июля 2002 года постановлением Священного Синода Русской Православной Церкви канонизирована как мученица.
В 1931 году отец Иоанн (в то время он уже принял постриг как игумен Гавриил) был арестован за «систематическую антисоветскую деятельность», а вместе с ним, уже в четвертый раз, была арестована и Татьяна Николаевна Гримблит.
В вину ей ставили «оказание помощи ссыльному духовенству»: она продолжала посылать помощь заключенным в Зырянский край. В материалах следствия говорилось, что Татьяна собиралась тайно принять монашество, но исполнила ли она это — осталось неизвестным.
Проходила она по групповому делу «Алексинского и др.»1. Как и игумен Гавриил, Татьяна была осуждена на три года лагерей. Ее приговорили к отбыванию срока в Вишерском исправительно-трудовом лагере в Пермской области.
В лагере Татьяна, не имевшая до этого никакого образования, кроме гимназии, изучила медицину и стала работать фельдшером. Эта работа отвечала ее духу, ее стремлению помогать людям.
В лазарете
Тоска притаилась, молчит…
В палате стоит тишина…
И радость на сердце звучит –
Душа была ей же полна.
А мука и горе кругом…
Склонюсь над горящим лицом –
И жалость вдруг в сердце моем
Сжимается тесным кольцом.
А я уж стою над другим,
Повязку из марли кладу.
Утешься хоть словом моим,
К тебе я еще подойду!..
Я в сердце нашла уголок,
Он чист и не тесен, не мал,
Его мне Господь уберег
От страсти и лживых похвал.
Войди же, измученный брат!
Я слышу болезненный стон…
Душою и телом страдать
Ты в жизни навек обречен.
Я муки твоей не чужда,
Мой путь тоже полон забот,
И голод, и холод, нужда,
Меня не задев, не пройдет.
Я горя вкусила до дна,
Вкушаю и муку твою.
Но радость, что Богом дана,
В тюрьме и на воле храню!
И опять, приговорив ее сначала к трем годам лагеря, власти освобождают Татьяну Николаевну по амнистии уже через год, в 1932 году. На оставшийся срок ссылки ей было запрещено жить в двенадцати крупных городах России, в том числе и в Москве. Местом жительства она сначала выбрала город Юрьев-Польский, а после окончания срока, в 1933 году, поселилась в городе Александрове, в той же Владимирской области, и стала работать фельдшером в городской больнице.
«Как премудро и милосердно устроил Господь, — писал ей из ссылки епископ Иоанн (Пашин), — что Вы, перенеся тяжелую болезнь, изучили медицину и теперь… этой своей святой работой сколько слез утрете, сколько страданий облегчите…» Под болезнью, на конспиративном языке тех лет, епископ подразумевал арест и жизнь в лагере.
Поступив на работу в больнице, Татьяна Николаевна снова обрела средства к существованию. Она берет много внеурочной работы и за счет этого зарабатывает больше, чем многие сослуживцы. Но живет она бедно: плохо одевается, мало ест, а деньги по-прежнему тратит на посылки заключенным, среди которых много священников и епископов.
Татьяна Николаевна не скрывала от знакомых и сослуживцев своего образа жизни, и на сочувственные слова: «Вы бы получше оделись и поели, чем посылать деньги кому-то» отвечала, что «лучше поскромнее одеться и попроще поесть, а оставшиеся деньги послать нуждающимся».
Татьяна Николаевна писала много писем в лагеря и тюрьмы, поддерживая томящихся в заключении. Едва выйдя из лагеря, она была готова поехать обратно, к игумену Гавриилу, чтобы помогать ему, но тот не одобрил ее намерения: «Мне, как больному, очень приятно было бы иметь Вас около себя и пользоваться Вашими услугами, но теперь на одном месте долго не приходится жить. Так, допустим, Вы соберетесь ко мне приехать, а меня назначат на этап куда-нибудь в другое место. И так мы можем даже и не встретиться с Вами в предполагаемом месте. Так лучше Вы уже живите на месте и помогайте, чем можете».
Из писем, полученных Татьяной Николаевной и изъятых у нее при обыске, мы узнаем, как много значила ее помощь и поддержка для заключенного духовенства. Часто те с болью признавали, что их родственники и дети пишут им реже и меньше, чем она.
«Пишите почаще мне. Присные (то есть родственники по плоти) мне мало пишут. Причина их молчания мне понятна. Не все обладают смелостью и преданностью воле Его…» (из письма священника Рафаила Дубровина).
«К Великому Светлому празднику Вы первая меня письменно приветствовали и прислали духовное утешение […] От детей (и только от сына и от дочери) к Пасхе небольшое пособие денежное в 2 рубля и ни строчки до сего времени. Мне по-человечески обидно и тяжело! […] Не скрою от Вас, что поддержка Ваша (15 рублей) в настоящее время очень и очень дорога и вовремя… Теперь могу покупать хлеб и им питаться. На днях напишу в Томск и не утерплю помянуть о Вас, втором русском Филарете2» (из его же письма 1936 года).
А вот отрывок из письма архимандрита Иосифа (Ливанова), присланного им Татьяне Гримблит в 1934 году из БАМЛАГа — лагеря по строительству Байкало-Амурской магистрали.
«Многоуважаемая Татьяна Николаевна! Дорогую для меня открытку от Вас получил 24 мая. Большое спасибо за память и заботы. 6 февраля исполняется два года моего заключения, а еще около трех лет остается; как это пройдет время, не знаю. Работаю в артели путеармейцев. Ремонтируем железнодорожный путь. Года мои не молоды… Для меня эта работа тяжелая… Питаемся скудновато… пища однообразная… белого хлеба не видим… Здоровье мое стариковское… Поддержки духовной нет, только в письмах можно получить радостное, а письма получаю очень редко. Сапоги изнашиваются, а казенных не дают, только лапти. Многие ходят в изорванной одежде. Хорошо бы получить кожаные рукавицы и фуражку… Жду от Вас вестей. Желаю здоровья и благополучия».
Если часть писем от заключенных к Татьяне Гримблит сохранилась, то ее письма, разошедшиеся по лагерям и тюрьмам, до нас почти не дошли. Мы очень мало знаем о том, как жила сама Татьяна Николаевна в эти годы. Знаем, что она хотела переехать в Дивеево, но не получила на это благословения — из письма того же игумена Гавриила мы узнаем, что он не благословлял ее уходить с работы и менять свой образ жизни (вероятно, речь шла о монашестве), но разрешал ездить в Дивеево во время отпуска.
Дивеевский монастырь в те годы был уже закрыт. Некоторые монахини продолжали жить в деревнях вокруг обители, собираясь на службу в Казанскую церковь, находившуюся вне ограды монастыря. В ней в те годы служили каждый день, и утром и вечером, служил там отец Павел Перуанский, к которому Татьяна Николаевна ездила на исповедь, считая его своим духовным отцом3.
О своих поездках в Дивеево и Саров Татьяна Николаевна писала: «Дивно хорошо. Нет, в раю не слаще, потому что больше любить невозможно. Да благословит Бог тех людей, яркая красота души которых и теперь передо мной. Крепко полюбила я те места, и всегда меня туда тянет. Вот уже третий год бываю там, с каждым разом все дольше. Навсегда б я там осталась, да не было мне благословения на то…»
Это письмо дошло до нас благодаря тому, что не было отправлено адресату: Татьяна Николаевна написала его в день последнего ареста.
В 1936 году она переехала в село Константиново Московской области, поближе к Свято-Троицкой Сергиевой лавре, и стала работать лаборанткой в Константиновской районной больнице, продолжая свою переписку с заключенными. Здесь 5 сентября 1937 года Татьяну Николаевну арестовали последний раз. «Сотрудники НКВД пришли ее арестовывать, когда она писала очередное письмо священнику в ссылку, остановив ее на полуслове. Уходя в тюрьму, она оставила записку подруге, чтобы та обо всем происшедшем уведомила ее мать.
Сохраняя даже в эти минуты мир и спокойствие, Татьяна Николаевна писала: „Ольга родная, прости! Прибери все. …Когда меня угонят отсюда, то только через десять дней пошли все маме, известив ее сначала о моем аресте письмом. Напишешь письмо, а потом через пару дней шли вещи. …Ну, всех крепко целую. За все всех благодарю. Простите. Я знала, надев крест, тот, что на мне, — опять пойду. За Бога не только в тюрьму, хоть в могилу пойду с радостью“».
1 Священномученик Федор Алексинский. Расстрелян на Бутовском полигоне 2 декабря 1937 года. В 1931 году был арестован в числе других известных московских священников по обвинению «в антисоветской деятельности». Дело получило его имя, вероятно, в связи с тем, что фамилия о. Федора начиналась на букву «А» и была первая в списке более трех десятков священнослужителей и мирян, арестованных одновременно с ним. Татьяна Гримблит и игумен Гавриил Игошкин входили в число этих арестованных.
2 Здесь о. Рафаил сравнивает Татьяну Николаевну со святым праведным Филаретом Милостивым.
3 Умер о. Павел на Пасху 1938 года в арзамасской тюрьме.